Сами мы не местные - Страница 117

117

Сказитель еще несколько минут тянет свое «о-о-о» и наконец смолкает. Воцаряется странноватая тишина, та самая, которая не отсутствие звука, а присутствие заглушки. Потом все принимаются вопить «танн!», колотить воздух и подносить сказителю драгоценные дары, еду и напитки. Азамат сидит, привалившись спиной к стене дома, и задумчиво кивает.

Через несколько минут к нам подходит незнакомый мужчина и кланяется Азамату. Тот в ответ нагибает голову. Мужчина высокий, плечистый, щеголяет солидными усами с подкрученными на гусарский манер кончиками.

– Многие люди мне говорили, – начинает он учтивым, приятным тоном, – что Ахмад-хон неравнодушен к моему творчеству. Могу ли я послужить своему Императору?

Азамат признательно улыбается.

– Я был бы счастлив вас послушать вживую. К сожалению, до сих пор у меня не было такой возможности.

– Есть ли у вас пожелания? – любезно уточняет этот, видимо, певец.

– Мм… Я бы предпочел что-нибудь возвышенно-печальное.

– Печальное? Но сейчас праздник… – удивляется исполнитель. Азамат как-то невнятно поводит бровью, и этот забавный персонаж тут же соглашается: – Ну конечно, надо ведь помянуть павших героев. Император имеет право печалиться о своей стране и в праздник.

Азамат снова наклоняет голову.

– И еще, пожалуйста, спойте балладу об Он-чуае.

Исполнитель совсем озадаченно поднимает бровь, но безропотно соглашается.

Еще минуту он договаривается с оркестром и наконец приготавливается петь. В отличие от сказителя, он поет стоя. Первые же звуки его голоса меня глубоко поражают: он невероятно высокий. Выше чем мой собственный. При этом он такой мелодичный и чистый, что действительно напрашивается сравнение со звоном хрустальных бокалов.

Начинает он с плача по погибшим:

Западной излучины реки
Одурманил аромат меня.
Завещали: друга береги —
Нету друга больше у меня.
Тянутся три русла на восток,
Три печальных воина бредут.
Больше не ступить им на порог,
Больше дома их дела не ждут.
Соберу коней своих лихих,
Нагружу их ношей тяжело:
Скорбные души моей стихи,
Дичь, зерно, коренья и вино.
Отгоню табун во стольный град,
Созову народу целый мир.
Пище и вину не буду рад:
В память о друзьях устрою пир.

Видимо, это относительно недавнее творчество, раз в рифму, по земному образцу. Азамат украдкой вытирает глаза.

– У тебя правый глаз слезится? – спрашиваю невпопад.

– Да, – отвечает он, сдвинув брови. – А что?

– Раньше только левый, – говорю.

– Думаешь, твой крем начал действовать? – скептически ухмыляется Азамат.

– Естественно, он действует! – надуваюсь я. – Просто медленно, и ты не замечаешь. Экдал!

Экдал сидит наискосок справа от меня, оборачивается на оклик.

– Вот скажи. Ты Азамата с начала весны не видел. Что-нибудь изменилось?

– А! Так вы его все-таки чем-то лечите? – оживляется наемник. – А я-то думаю, неужели это он просто на радостях настолько лучше выглядит!

– Вот видишь, – говорю Азамату.

– Тихо, – шикает он. – Послушай лучше песню. Это баллада об утрате души.

Баллада оказывается длинной, примерно в половину эпоса. Из начала я только успеваю понять, что некий доблестный воин влюбился в красотку с Восточных островов, и она ответила ему взаимностью, правда, преподносится это с таким трагизмом, как будто они оба повесились. Впрочем, не знаю уж, чем там кончится. Потом началась война, и герой должен был покинуть родные края.

В степи бескрайней седой ковыль,
Седое небо, седая пыль.
Трав аромат в небеса унесло,
И нету друзей, кроме тени его.

Войну они благополучно продули, и Он-чуай вынужден скрываться в горах несколько лет, пока не соберется новое войско, чтобы разбить узурпаторов.

Имя свое в землю зарыл,
Камнем прикрыл и место забыл.
Кто войну проиграл,
От людей кто сбежал,
Имя тот потерял.
Думы свои заковал в металл,
Чтобы в жизни никто его не узнал…

Тем временем его девушка вышла замуж за полководца-победителя, естественно не по любви, и мается.

В граде моем очень ждут его,
Если дождутся – ему не жить.
Чужие мы, хоть с двора одного,
Степь не пройти, море не переплыть.
Целыми днями ждала я тебя,
Ждала, и ткала, и слезы лила,
Дни напролет, в окно глядя,
В солнце, и в дождь, и в грозу ждала.
Быстрый и сильный явился с победой
Воин чужой посредь бела дня —
Он и развлек меня беседой,
Счастьем, теплом окружил он меня.
Были объятья его мне сладки,
И ненавистны были они.
Он-чуай, Он-чуай, все ли в порядке?
Что ж от меня ты бродишь вдали?
Я тебя жду и этим болею,
Этим печалюсь, этим тужу.
Нужды мне нет работать, потея,
Но себе места я не нахожу.
Ты, победитель, слышишь мой шепот —
Сын наш с тобою канет во тьму,
Ибо однажды раздастся топот —
Он-чуай явится в нашем дому.
Будешь разорван ты и растерзан,
Жаром спален и потоплен водой.
Ведь так легко разорвать нашу песню,
Что никогда не была живой.

Пока она так оптимистично размышляет, ее исходный самец все-таки умудряется всех победить и вернуться домой со щитом. Наслышанный, что его женщина не дождалась и вышла замуж за другого, он убивает соперника на подходах к деревне, даже не поинтересовавшись у дамы ее мнением. Однако, придя к ней домой, застывает с окровавленным кинжалом над кроваткой ребенка, поскольку тот так похож на мать, что Он-чуай не может его убить. В итоге они так остаются жить втроем, в мире и любви.

117