Сами мы не местные - Страница 108

108

– Погоди-погоди… Когда он успел повоевать-то? На планете военные действия шли дней пять, да он и живет ведь совсем в другом месте…

– Так джингоши вызнали, кому вы родственница, – уныло сообщает Арон. – Меня и мать не нашли, а на отца напали. Им-то плевать, отрекся он там или как. Отряд, правда, послали небольшой, да всех их и перерезали, отец ведь хоть и не Старейшина, но очень уважаемый человек, за него любой…

– А ты-то откуда об этом знаешь?

– Да мне сосед его птичку прислал, вот и унгуц за мной отправил, он меня знает, я ведь к отцу езжу иногда, особенно…

– А какие у него травмы?

– Да почем же мне знать, Хотон-хон?

Из-за угла Дома Старейшин раздается скандирование чего-то вроде «пей до дна!» – из-за этого я почти перестаю слышать Арона.

– А где он живет точно, можешь координаты прислать? Сейчас, прямо сейчас! – ору я в трубку.

Не знаю уж, что он там ответил, но через минуту приходит сообщение с координатами для навигации на унгуце. В этот же момент из-за угла появляется Азамат. Шапку свою он держит в руках, бережно, как кошку, сам осоловелый, но счастливый, вблизи попахивает хримгой.

– Лиза! Я тебя потерял. Куда ты запропастилась?

– Звонила всем родственникам, – говорю. – Азаматик, я тебя поздравляю, – привстаю на цыпочки и притягиваю его к себе за косу, чтобы поцеловать, – но мне пока рано праздновать.

– Есть еще раненые? – огорчается он. – Тебе организовать транспорт?

– Да, и хорошо бы с водителем.

– Может быть, мне с тобой слетать? Я, правда, выпил…

– Нет, ты давай празднуй, ты заслужил. Тебе все передают поздравления, и моя мама, и твоя, и Сашка, и Арон.

На самом деле никто ничего не передавал, но это ведь и без слов очевидно, правда? А вот про папашу ему пока лучше не знать…

Тем временем празднующие принялись петь торжественные марши под аккомпанемент уже знакомых мне причудливых инструментов. Мы просачиваемся между двумя компаниями, дерущими глотки примерно на таком тексте:

Долго длились поколенья,
Мир с собою воевал —
День дланью приминал
Миллионы жизней.
Танн!
Дряхлый, старый, сумасшедший,
Седым, уродливым стал гольп —
Должен был по предсказаньям
Скоро уступить иному.
Танн!
Жизнь катит в гору!
Танн!
Желтого шакала гольп
Почернел углем пожарищ,
Ждал черный император
Покорения Муданга!
Танн!
На-кась выкуси!

Красной молнией
Полдень пал.
Конницы слыша топот,
Красным день стал.
Красной степью черный джингош
Как побитый пес убегает.
Танн!
Жарким пламенем
Полдень пал.
Жизнь, как стекло, дробя,
Жарче бой стал.
Жалкий черный бандит джингош,
Жизнь спасая, в степь убегает.
Танн!

Несмотря на принятую дозу хримги, Азамат проворно договаривается с каким-то трезвенником насчет унгуца, отдает мне свой свитер и жареного сурка с термосом чая, после чего я гружусь в неторопливого вида унгуц и улетаю на северо-запад. Уже с воздуха звоню Ориве, проверяю, действительно ли в моей импровизированной больнице все живы, и наказываю ей собрать Арону чемоданчик-аптечку, а то мой, боюсь, так и остался на джингошском корабле.

Я очень благодарна пилоту, который невозмутимо ведет унгуц, не обращая внимания на белобрысую земную женщину, час назад ставшую Хотон-хон (что бы это ни значило), в голубом шелковом платье и буром мужском свитере, свирепо уплетающую жареного сурка.

Арават живет на окраине Худула, где в могучую реку Рулмирн впадает небольшой приток. На востоке, за горами, дымно, а когда мы поднимаемся повыше, проглядывают черные, выгоревшие проплешины – там, куда пришелся джингошский удар. Пилот, тоже заметивший пожарище, цокает языком.

– М-да-а, леса пожгли о-го-го… Вдоль всего Сиримирна такие язвы. Хорошо, хоть снег еще лежит, по лесу не пошло… Так мало того, в северных горах где-то вулкан извергся, там тоже лес погорел. А еще, говорят, за Сирием круг какой-то нашли, в снегу протопленный, и все кровью залито. Не знаем даже, кого там убили, наших или чужих. Вы уж, Хотон-хон, мужу передайте, чтобы разобрался, а то ведь жуть…

Я киваю, не отрываясь от сурка. Вот значит, где мы были.

Мы садимся прямо посреди городской улицы, распугивая детей, гусей и собак. Стоит открыть крышку кабины, как мир взрывается звуками – лай, кудахтанье и блеянье, визги-писки, стуки-лязги, женское причитание, мужские окрики через улицу. Как только я, сверкая ляжками, выбираюсь из унгуца, подбегает Арон, успевший долететь первым.

– Хотон-хон! – голосит он на весь город, по-моему. Шума становится в два раза меньше: все люди замолкают и оборачиваются. – Я все привез, как вы велели!

– Спасибо, родной, – говорю, одергивая свитер. – Может, в дом пойдем?

Дом у Аравата тоже стоит в саду, как наш сгоревший стоял, но зато он просто огромный. Четыре этажа, насколько я могу видеть, еще и внизу какие-то пристройки лепестками, чем-то похоже на мечеть. Саманные стены украшены цепочками геометрических орнаментов, образующими контуры гигантских цветов, в середке которых голубеют окна. Дверь распахивается нам навстречу крылом бабочки. Понятно, откуда у Азамата инженерные таланты.

Безмолвный молодой слуга проводит нас в покои хозяина дома – огромную светлую комнату со сводчатым потолком. У открытого окна белеет постель, а в ней борода.

Арон вносит вслед за мной обещанный чемоданчик и, пятясь, удаляется из комнаты. Я подхожу к пациенту.

– На что жалуемся? – спрашиваю как можно более безразлично.

108